Утром в понедельник Кроу разбудил голос Карстерза. Болезненное январское солнце уже встало, и на стрелках его наручных часов было девять утра.
— Вы что-то заспались, мистер Кроу. Ну да ладно... Вы нуждались в отдыхе после беспокойных выходных, не так ли? Я уезжаю и не вернусь до темноты. Не хотите ли, чтобы я что-нибудь вам привез? Возможно, что-нибудь, что облегчило бы вам работу?
— Нет, — ответил Кроу. — Мне ничего не нужно. Но, в любом случае, благодарю вас. — Он заморгал, пытаясь прогнать сон, и почувствовал первый толчок тупой боли, разлившейся под его черепом. — Непростительно... Как я мог спать в столь поздний час. Не то чтобы я очень хорошо спал...
— Вот как? — удивился Карстерз. — Ладно, не волнуйтесь. Все в порядке. Уверен, что после завтрака вам станет значительно лучше. А теперь прошу меня простить. До вечера.
Кроу посмотрел ему вслед и еще несколько минут лежал, раздумывая и пытаясь не обращать внимания на туман в голове. Он был уверен, что ему снова приснился сон, но ясно помнил лишь совсем немногое, а мелкие подробности совершенно от него ускользнули. Он вспомнил, что рано возвратился в поместье Бэрроуз... но дальше в памяти зияла черная дыра. Наконец Кроу встал и, как только увидел на столе полупустую бутылку вина, понял, что произошло. Во всем виновато это чертово вино!
Рассерженный на себя за собственную глупость, он закрутился в утренней рутине и вернулся к работе над книгами Карстерза. Но теперь, несмотря на тот факт, что солнце стояло высоко, сияя по-зимнему ярко, Кроу казалось, что над домом все сильнее сгущаются тени и тьма становится все непрогляднее.
На следующий день, снова воспользовавшись отсутствием Карстерза, Кроу обыскал усадьбу Бэрроуз с чердака до погреба, но в сам погреб заглянуть ему не удалось. Он попытался, подергал дверь под лестницей, но обнаружил, что она надежно заперта. На втором этаже дома оказалось множество комнат, укутанных толстым слоем пыли и скудно обставленных, с пятнами плесени на стенах и попорченной мебелью. Наверху царило такое же запустение и упадок, как и внизу, хотя осмотр Кроу был по большей части поверхностным. Перед дверью кабинета Карстерза он, однако, вынужден был остановиться, так как им на миг овладело непонятное и пугающее чувство.
Внезапно Кроу бросило в дрожь, в холодный пот. Ему показалось, что те же смутно знакомые голоса вновь глухо и зловеще зазвучали у него в мозгу. Ощущение было мимолетным, но вызвало приступ слабости и странную тошноту. Снова рассердившись на себя и не на шутку встревожившись, Кроу толкнул дверь кабинета и обнаружил, что она не заперта. Внутри комната разительно отличалась от остального дома.
В этой просторной комнате не оказалось ни пыли, ни беспорядка. Напротив, она содержалась достойным образом. На ковре в восточном стиле расположились стол и стулья. Еще один громадный письменный стол, квадратный и приземистый, подпирал стену, на которой красовалось шесть картин в позолоченных рамах. Эти картины привлекли внимание Кроу. Он подошел ближе, чтобы получше их разглядеть. На рамах картин имелись небольшие металлические пластинки с датами, но без имен.
На первом полотне был изображен смуглый мужчина в тюрбане и одежде кочевников, судя по хищной внешности, араб. Датирована она оказалась цифрами 1602-1668. На втором — человек среднеазиатского вида, на этот раз в роскошных одеждах шейха или принца, и под ним стояла дата 1668-1734. Третья была помечена 1734 — 1790 и изображала величественного чернокожего мужчину с высоким лбом и чертами, выдающими сильный характер, вероятно, эфиопского происхождения, тогда как с четвертой смотрел угрюмый молодой человек в парике и кюлотах, а табличка под ним гласила: 1790-1839. На пятой, датированной 1839-1888, был изображен черноглазый бородач в жилете и с моноклем, чья бледность казалась совершенно неестественной, а на шестой...
Шестая оказалась портретом самого Карстерза, и на табличке стояло: 1888-1946!
Кроу снова уставился на даты, раздумывая, что они значат и почему следуют одна за другой. Не могли ли эти люди быть предыдущими руководителями эзотерического культа Карстерза, а даты обозначать годы их правления? Но 1888... да, это казалось логичным, поскольку этот год определенно не мог быть годом рождения Карстерза. В таком случае, ему было бы сейчас всего пятьдесят семь лет! Но он выглядел по меньшей мере лет на пятнадцать-двадцать старше и производил впечатление пожилого человека, несмотря на свою необычайную энергичность. А последняя дата, 1946? Неужели этот человек планировал свою смерть? Или в этом году должность руководителя должен был занять кто-то другой?
Затем, переведя взгляд на самую первую картину, на портрет хищного араба, Кроу почувствовал, как будто что-то в его голове, щелкнув, встало на свое место. Дата — 1602... И в следующий миг он вспомнил, что именно эта дата была нацарапана бурыми чернилами на полях старого атласа. 1602, дата рождения предполагаемого Антихриста, в месте, некогда известном как Хоразин Проклятый!
В этом не было почти никакого смысла... или все-таки был? Кроу знал, что где-то в глубине его собственного подсознания хранятся все ответы, и ничего не мог с этим поделать.
Выходя из кабинета, он бросил последний испуганный взгляд на портреты. Розовая ползучая тварь, прежде незамеченная, сорвалась с края рамы и плюхнулась на лежавший на полу бухарский ковер...
Почти полностью предоставленный самому себе, Кроу усердно проработал остаток вторника, среду и утро четверга, но после легкого обеда в четверг он решил, что ему не помешает небольшая прогулка по свежему воздуху. К тому же, найдя в библиотеке еще одного червя или личинку, он мысленно напомнил себе поговорить с Карстерзом о возможной опасности для его здоровья.
Поскольку погода стояла ясная, Кроу направился в сад, выбрав одну из множества заросших тропинок усыпанной гравием широкой аллеи. Очень скоро голова его прояснилась, и он обнаружил, что с удовольствием вдыхает полной грудью холодный воздух. Тогда Кроу решил, что, пожалуй, стоит гулять почаще, ибо работа и отсутствие веселья делали Титуса Кроу очень скучным парнем.
Он не знал, дома его хозяин или в отъезде, но, окольным путем добравшись до главных ворот, решил, что, скорее, последнее. Или же Карстерз еще не спускался за почтой. В ящике оказалось несколько писем, клапаны двух из которых были частично открыты. Начав замерзать, Кроу прихватил письма и по тому же петляющему маршруту отправился обратно к дому. Из чистого любопытства он по пути осмотрел их, заметив, что на одном из них неверный адрес. Письмо было адресовано «Мистеру Кастейну, солиситору, в Барроуз». Около почтовых марок конверт едва заметно франкирован печатью с названием и гербом Сомерсет-Хауза в Лондоне.
Сомерсет-Хауз, центральное бюро регистрации рождений и смертей? Что еще за дела у Карстерза с...
И снова на Титуса Кроу накатила волна слабости. Всю его оживленность вмиг как рукой сняло, и его рука, сжимающая подозрительный конверт, задрожала. Его разум лихорадочно заметался, отчаянно пытаясь что-то вспомнить, борясь против внутреннего голоса, который настаивал, что все это не важно и письмо его не касается. Но Кроу знал, что это очень важно.
Спрятавшись за кустом, который загораживал его, как если бы кто-то следил за ним из окон дома, Кроу вытащил конверт с гербом из стопки писем и сунул его во внутренний карман. Затем, покрывшись холодным потом, он вошел в дом, положив письма на столик у двери в кабинет Карстерза. По пути в библиотеку он увидел, что дверь погреба под лестницей открыта, и услышал внизу чьи-то шаги.
Остановившись, он крикнул в погреб:
— Мистер Карстерз, вам пришла почта. Я оставил письма перед дверью в ваш кабинет.
Шум внизу затих, и Карстерз ответил:
— Благодарю, мистер Кроу. Я сейчас поднимусь.
Не дожидаясь, Кроу поспешил в библиотеку и некоторое время просидел за рабочим столом, размышляя, что ему делать, и изумляясь порыву, заставившему его украсть чужую корреспонденцию, или, скорее даже, выбрать именно это письмо. Незадолго до этого он перенес в библиотеку электрический чайник, чтобы делать себе кофе, и сейчас, наткнувшись на него взглядом, он принял решение. Теперь ему не оставалось ничего другого, кроме как позволить интуиции вести его. Он должен был следовать своим инстинктам.